Поднимаю две записи про ВОВ.

В детстве я, не смотря на свою болтливость и непоседливость, безумно любила слушать истории. Естественно, я приставала ко всем, чтобы мне почитали вслух книжки, но еще больше я любила слушать рассказанные истории. Мифотворцев в моем детстве было несколько. Папа рассказывал сказки о приключениях обезьянки Анфисы. Братья пугали историями про черную руку, зеленые глаза и карнавальный костюм Красный Мак. Бабушка рассказывала страшные сказки о Бармалее из кочегарки, о ее встрече с медведем в лесу, о чертях в трубе. Прабабушка поведала о домовых, о леших, которые путают тропки, которые не «приклеены» асфальтом и т.п. Я впитывала все эти истории жадно, выспрашивала детали, жутко переживала по ходу рассказа и незамедлительно требовала еще.

На счастье окружающих, я пошла в школу и там меня научили читать. Теперь я могла получать новую дозу интересного из книг, а не только в виде устного народного творчества.

Все рассказанные мне истории были очень разными (правда я больше любила страшные), но их всех объединяло одно – истории были привязаны к окружающей меня действительности. Анфиса жила в моем поселке, на выходных ездила к бабушке с дедушкой, иногда капризничала в детском саду и любила шоколадные конфеты. Черная рука пряталась у каждого подъезда, зеленые глаза могли появиться вот именно на точно таких же по цвету обоях, как в моей комнате. Медведь куролесил на болоте, куда бабушка ходила за малиной и иногда брала меня с собой. А Бармалеем и вовсе был местный кочегар – прибившийся откуда-то финн в лохматой шубе.

Примерно в том же возрасте (класс 1-2) я начала интересоваться войной. Я расспрашивала бабушку Лиду, дедушку Толю и прабабушку Дуню с детской наглостью и бесцеремонностью. Сейчас я бы так не смогла.
В моем окружении была фотограф Дора Ивановна (она работала вместе с моей бабушкой в детском лагере). Дора Ивановна в школьном возрасте пережила блокаду. Я расспрашивала ее об этом времени очень много и подробно. Только через много лет я узнала, что Дора Ивановна не так часто говорила об этом, а некоторые вещи рассказала, наверно, первый и последний раз…

В итоге фашисты стали для меня некой частью полуреального мира как Бармалей, обезьяна Анфиса, медведь на болоте. Поэтому многие ужасы, которые я услышала тогда, были для меня не так страшны, как когда я начинаю обдумывать их сейчас. А еще многие истории я просто потихоньку забыла, а людей, из которых я эти истории вытащила (иногда это были и совершенно чужие мне люди), уже нет в живых, и эти ужасы так и остались страшными легендами. Прабабушка Дуня, дедушка Толя, дедушка Ваня, Дора Ивановна уже умерли...

Бабушка рассказывала мне много о жизни в оккупации. Ее детство прошло в Псковской области.
Соседнюю с ними деревню сожгли вместе с жителями за связь с партизанами. Загнали в школу в и сожгли, потом сожгли пустые избы... Бабушка говорит, что они были маленькими и не понимали, что все жители погибли, она думала что всех выгнали из домов и сожгли пустые избы, а люди куда-то уехали.

Было очень голодно. Леса, поля все было заминировано, пойдя за грибами, можно было вернуться калекой. Отец бабушки, мой прадед Тимка еще в 41ом практически в первые дни войны попал в плен и сбежал на переправе, когда их гнали в Германию. Из всей толпы что бросилась врассыпную, сбежать смогли трое… Остальных перестреляли. Пленных гнали через родные места и поэтому прадед окольными путями через лес смог добраться домой. Пришел ночью грязный, голодный, замученный в одежде заключенного и с номером на спине. Прабабушка Маня сожгла эту одежду в печи… Почти сразу прадед ушел к партизанам в леса. Бабушка говорит, что до сих пор помнит запах сожженной фуфайки, а вот номер она не запомнила, потому что была слишком маленькой и цифр еще не знала.

Много еще чего мне рассказывала бабушка: о том как ходили в лес искать вещи и соседка нашла брошенный парашют и все ей завидовали (такое сокровище, столько материи!); о корове, которая подорвалась на мине; о курицах, которых мальчишки прятали от отступающих немцев, не думая о том, что за курицу можно схлопотать пулю. Дети вообще иногда очень плохо соображают. Трое десятилетних мальчиков (в том числе и мой родственник) украли у немцев патроны и играли, кидая их в костер. За этим делом и были пойманы. Их не пристрелили на месте только потому, что вместе с немцами был местный, который работал на них. Он убедил солдат, что один из мальчиков племянник старосты и что детей нужно отпустить. Вот так сидишь в клубе, балдеешь с друзьями-приятелями, и вдруг вспоминаешь что вот этот мой кто-знает-сколько-юродный брат внук того мальчика, который украл патроны и если бы совсем чуть меньше везения, его бы просто не существовало, как и его отца и его сестренки...

И ведь мы все такие практически. Потомки мужественных и чудом выживших. Сколько раз могло не стать моего дедушки Вани под Сталинградом? Сколько раз он подвергался смертельной опасности пока дошел до Берлина? Можно только догадываться... У моего деда Вани было 7 сыновей и 1 дочка, внуков 20 человек, правнуков я с трудом сейчас подсчитаю, боюсь собьюсь, хотя большинство из нас, внуков, еще не остепенилось и количество правнуком явно увеличится. И вот всех нас попросту могло не быть из-за одной пули, выпущенной более точно, чем сотни других. Все наши судьбы – математическая невероятность, выигрыш в лотерею. Дедушка попал в первый призыв и дошел до Берлина. Он не был летчиком или танкистом, он был рядовым пехоты. Проще и страшнее не придумаешь – рядовой пехоты Ваня из небольшой деревни, который прошел всю войну и совершил практически невозможное -победил и выжил. Он сделал для своей родины, а значит для своей семьи, столько, что нам и не представить. Когда я смотрю фильм «В бой идут одни старики…» там есть момент, когда герои спорят о том, какая эскадрилья первой доберется до Берлина и кто-то произносит, что первым там будет рядовой пехоты Ваня, я всегда думаю, что мой дед как раз такой – самый первый.

(скорее всего позже допишу еще)