Самые любимые - это в первую очередь самые первые. Но вурдалак Гавкин из небольшого рассказа "Доброе сердце" не был первым, Дракулу на тот момент я уже знала и даже, кажется, уважала. Гавкин покорил меня своей искренностью и добротой. Его жизненный путь - это борьба ради друга с самим собой. Отдельное внимание стоит уделить директору школы, вот всего лишь одну фразу сказал человек, а какой характер виден, Дамбладор отдыхает, на годы запомнился мне этот товарищ.
После этого чтения всякие Луи Лестатовичи и сумеречные вампиры с их потугами на страдания выглят жалко и карикатурно. Гавкин - вот мой герой!
Прочла я это чудо чудное в журнале "Трамвай". Это кстати самый лучший журнал всех времен и народов. Иллюстрации я прилагаю оттуда.
Автор: Сергей ШАЦ
Доброе сердцеВурдалак Петр Иванович Гавкин имел доброе сердце и потому сильно страдал, когда пил кровь невинных прохожих. Он даже сердечные капли принимал, но это не помогало.
День Петр Иванович проводил в подвале, штопая носки и слушая, как урчат трубы. На гвозде висел "Альпинист". Батарейки давно сели, приёмник негромко попискивал, за что Гавкин его особо жалел.
Здоровье самого Петра Ивановича было совершенно подорванно, и он уже пять лет ловил только хилых, неспособных к сопротивлению прохожих. За что вурдалак Квасцов, шутя, прозвал его "санитаром города".
- Ладно тебе! - отмахивался Гавкин и чесал кривые клыки, торчавшие из нижней челюсти.
Биография у него была знатная - есть, что вспомнить. Из полковника пил - раз. Из заслуженного артиста - два, из лётчика-испытателя три... А теперь что? Курей ловить, что ли? Позор!
К вечеру, обмотавшись шарфом, Гавкин вышел на улицу. Моросил дождь. Вдалеке показалась сутулая фигура учащегося Пашкина. "Ах ты, господи! - затосковал Гавкин, наперед жалея тщедушного учащегося. - Вишь, гуляет! И куда только родители смотрят?"
Но Витюша Пашкин не гулял, а возвращался из живого уголка, где кормил подшефных кроликов. Под фонарем он остановился и запел от радости школьной жизни: "У дороги чибис, у дороги чибис, он кричит, волнуется, чудак..."
"Как поёт! - подумал Гавкин. - Еще Квасцов услышит!" Он на цыпочках подбежал к Витюше, спустил шарф, нацеливаясь на тонкую, белевшую между воротником и кепкой, шею учащегося. Но тут!.. Нога Петра Ивановича поехала, он ахнул и плашмя грохнулся на землю. На мостовой валялась шкурка от банана. "Елки-палки, да их в Козлове отродясь не было!" -успел подумать Гавкин, окончательно лишаясь чувств.
Однако, Пашкин не бросил Петра Ивановича, а поднял его и потащил, как раненного товарища. Голова Гавкина болталась, он что-то бормотал и характерно чмокал губами.
"Домой нельзя! - рассуждал Витюша. - В тот раз кошку принёс, так мать чуть не убила".
В живом уголке пустых клеток не было, и он запер Гавкина вместе с кроликами. Почуяв Петра Ивановича, животные забились в угол и мелко задрожали.
- Смотри, дед! - строго предупредил Витюша насчет кроликов. Вурдалак забулькал и засучил ногами.
Ночью Гавкин выл, задрав голову, тоскливо, как ушибленная собака.
- Его убить надо, осиновым колом, - сказал утром директор школы. - А то он кроликов напугает. Или совсем кровь выпьет.
- Чего, из кроликов?! - жутко обиделся Гавкин и клацнул зубами. - Да я из завроно пил!..
Директор быстро отошел, но на всякий случай распорядился поставить у клетки пионерский караул. Когда Петр Иванович просыпался, ему отдавали салют. Пашкин каждую перемену прибегал к нему, приносил еду.
- Поешь, дед! - уговаривал он и совал сквозь прутья рубленый бифштекс.
- Я жареное не люблю! - морщился Гав-кин и следил за полненькой Агаповой, стоящей в карауле. - Дай ручку, Агапова!
- Нельзя, Петр Иванович, директор не велит.
- Эх, Агапова! - вздыхал Гавкин и худой рукой толкал сидевшего на груди кролика. Обнаглели, черти.
- Будь другом, сходи к Квасцову! - просил он Пашкина. - Пускай бутылку пришлет. Так и скажи: для дяди Пети.
Витюша у Квасцова был, но тот не дал. Мол, нет ничего. "И ваще, качество дрянь, через час сворачивается. Ты, эта, привет передавай".
Жизнь каждый день уходила из Петра Ивановича и, казалось, от него вот-вот останутся одни нижние зубы.
- Ты меня на школьном дворе схорони, -тоскуя, говорил он Пашкину. - Пускай Агапова цветы носит.
Витюша сильно мучился, глядя, как тихо угасает Гавкин. К ноябрьским праздникам он сытно покормил кроликов, и потом сам полез в клетку.
- Чего надо? - слабым голосом спросил Петр Иванович.
- Пей, дед! - сказал Пашкин и снял галс тук. - Ты не сомневайся, я шею помыл.
- То есть как? - не понял вурдалак. - Из тебя, из лучшего друга?!
- Пей, говорю! Мне за тебя "Почетного донора" дадут.
- Молчи! - в отчаянии крикнул Гавкин и глухо зарыдал. - У меня, Виктор, тоже сердце есть. Я лучше гадость эту... бульон!..
Пашкин мигом слетал в буфет.
Прежде чем выпить, вурдалак долго стонал, дул на бульон и, наконец, зажмурившись, залпом выпил... Пф-ф-ф!.. У-ы-ы!.. Бу-у-у!.. - В животе неистово забурчало, он позеленел и мучительно икнул. "Напрасно старушка ждет сына домой..." - запела страдающая утроба Гавкина.
- Закуси, Петр Иванович! - забеспокоился Витюша и сунул ему плавленый сырок "Волна". Гавкин что-то прохрипел и вместе с оберткой заглотил сырок. Утроба осеклась и вновь забурчала, но уже "Подмосковные вечера". Под эти звуки вурдалак упал, да так и остался лежать, как убитый.
Однако, он не умер. Через два дня Петр Иванович очнулся и открыл глаза. Перед клеткой стоял побледневший от переживаний Пашкин и держал ливерную колбасу. Светило солнце. Гавкин молча взял колбасу и начал жевать. В животе было спокойно, как на дне колодца.
Жить Петр Иванович остался при школе. Он столярничал, вел кружок штопки и еще помогал медсестре брать анализы крови. Всего Толстого, между прочим, прочел. И ни-ни, ни разу, чтоб мне с места не сойти!..